– Так вот: при переезде через железнодорожные пути оба передних колеса были проколоты – чем-то вроде «ежа», подложенного туда неизвестными, как решили милицейские, хулиганами...

– Очень старательные и трудолюбивые были «хулиганы», – иронично произнес Строганов. – Видел я этого «ежа»: кто-то вынул дощечку из деревянного переездного мостика, а вместо нее вставили утыканную здоровенными гвоздями – я таких даже не видел – палку, закрепив ее намертво, на совесть... Машину развернуло почти вдоль линии, а тут и опустился шлагбаум, с двух сторон... А спустя пару минут – поезд...

– В протоколе осмотра машины сказано, что господин Розингер не смог выбраться из машины, потому что оба дверных замка оказались поврежденными, дверцы заклинило...

– Если бы вы знали Марио, то поняли, что со сломанными замками ездить больше того времени, которое требуется, чтобы добраться до мастерской, он не стал бы! «Волга» хоть и была старая, но содержал он ее в полном порядке! Такой уж он был аккуратист и осторожный был тоже... Тем более что за ним к тому моменту следили не меньше недели...

– С этого места, пожалуйста, поподробнее, – попросил Турецкий. – Ничего похожего в деле нет...

– Ну Марк же не был гражданином Штатов! – с горечью произнес Строганов. – Кому нужно вносить в протокол лишнюю головную боль?.. Если позволите, я закончу насчет «несчастного» случая... И вновь скажу: надо было знать Марка! Розингер был прирожденным педантом, к тому же с инертной, хотя и очень трудолюбивой натурой: мы еще в консерватории над ним смеялись из-за того, что он жил по расписанию. Причем соблюдал его маниакально, из минуты в минуту... И эти качества при нем не только остались, они были основой его самодисциплины! Тот кошмарный день был очередным понедельником, а по понедельникам Марио – заметьте, всегда в одно и то же время – отправлялся к матери за город, вез ей продукты на неделю.

– Почему именно по понедельникам, а не в выходные?

– Во-первых, понедельник и был у нас выходным днем. Во-вторых, в будние дни в отличие от субботы с воскресеньем на трассе есть пара часов, когда отсутствуют пробки на въезде-выезде. У Розингера это все было просчитано вплоть до минуты – в его обычной манере... Во столько-то выезд, во столько-то он появляется у Софьи Аркадьевны, сидит у нее ровно полтора часа, затем – обратная дорога... И так – всегда! Стоило кому-нибудь понаблюдать за Марком пару недель, и идеальный план убийства готов... Что и случилось! И на проклятом разъезде с автоматическим шлагбаумом он оказывался тоже всегда в одно и то же время – за минуту до того, как этот шлагбаум опускался, и за сколько-то там минут до челябинского поезда...

– М-да-а-а, – не выдержал и протянул молчавший до сих пор Померанцев, – славная история... Что называется, комар носа не подточит...

– Юрий Валерьевич, – мягко напомнил Турецкий, – мне кажется, теперь самое время вернуться к началу: в разговоре с господином Померанцевым вы упоминали о том, что ваши неприятности начались задолго до гибели Марка Иосифовича, с угроз... По поводу которых вы, кстати, никаких заявлений в соответствующие органы тоже не подавали...

– Не подавал. – Строганов хмуро поглядел на Турецкого и немного помолчал. – Как раз Марк Иосифович и не позволял мне это сделать...

– Продолжайте!

– Сейчас у нас июнь... – задумчиво произнес Строганов и немного помолчал, что-то высчитывая в уме. – Да, началось все восемь месяцев назад, почти в начале нынешнего сезона... Я имею в виду первый звонок, когда эти отморозки приступили к делу... До сих пор не понимаю, где они взяли номер моего мобильного телефона: это был второй телефон, его номер, кроме Розингера и жены, не знал никто... Ну и Маши, конечно...

– Как раз это-то несложно, – вставил Яковлев, – дело техники... Значит, первый звонок с угрозой был сделан лично вам?

– Знаете, я бы даже не назвал это угрозой, скорее предложением.

– То есть? – уточнил Турецкий.

– Мне в каком-то почти игривом тоне неизвестный мерзавец предложил, как он выразился, «делиться», едва ли не по-отечески попрекнув, что живу не по-нашему, не как все... Еще добавил, что «мы», мол, щедро дали вам время на раскрутку, не пора ли и честь знать, а то как-то нехорошо получается, несправедливо: все «делятся», а мы только о своем кармане печемся... Кто «мы» и кто «все», он не уточнял.

– Вы сказали «по-отечески», – прищурился Турецкий, – значит ли это, что голос вашего абонента показался вам голосом пожилого мужчины?

Строганов растерянно посмотрел на Турецкого и пожал плечами:

– Знаете, я об этом не думал, но теперь, когда вы спросили... Пожалуй, да...

– Число, когда прозвучал звонок, поточнее вспомнить не можете? – спросил на этот раз Померанцев.

– Нет. – Юрий покачал головой. – Но если примерно, то где-то ближе к концу месяца... Хотя... Нет, не помню.

– Вы же запомнили, что был октябрь?

– Запомнил не я, а Марк, мы с ним об этом много говорили, обсуждали, и как-то в разговоре он упомянул насчет октября.

– Что вы тогда ответили этому... «папаше»? – спросил Турецкий.

– Послал по-русски с точным указанием адреса и отключил телефон...

– Дальше?

– Дальше уже звонок последовал Марку, примерно того же содержания, но там еще и цифра была названа – больше половины нашего дохода. Если бы мы сошли с ума и согласились платить, театр, самое большее, в течение пары лет разорился бы...

– Каков ваш «чистый» доход?

– Не такой большой, как думают некоторые: от продажи билетов – вообще гроши, а если добавить диски... Ну где-то на круг за год чистогана получается не больше семидесяти пяти – восьмидесяти тысяч... У нас ведь и расходы большие! Костюмы, декорации, транспорт во время гастролей – все за счет театра. Конечно, зарплаты артистам и обслуге... Словом, остается совсем немного...

Турецкий с Померанцевым переглянулись и помолчали: оба подумали о том, насколько разное содержание вкладывают разные люди в одно и то же понятие... Для успевшего стать чуть ли не миллионером Строганова восемьдесят тысяч долларов, конечно, пустяк, любимой женщине на модные трусики... А что бы сказал на это среднестатистический россиянин – лучше и вовсе не думать!

– Продолжайте, – вздохнул Яковлев, наверняка, как и его коллеги, вспомнивший сумму собственной зарплаты.

– Марио всегда был большим дипломатом и этих сволочей так прямо посылать не стал, по-моему, попросил перезвонить через пару дней... И в тот же вечер мы с ним впервые в жизни едва не поссорились: Розингер пытался объяснить мне, что такое шоу-бизнес по-русски... Я напомнил ему, во-первых, что «Дом оперы» не шоу-бизнес, а во-вторых, сказал, что думал: кто-то первым должен поставить на место здешних крокодилов! Ну Марио долго топал ногами, что отродясь не рвался в лидеры-правдолюбцы, тем более в таком деле, но я стоял на своем: дело не в деньгах, а в принципе...

– Что предлагал Розингер – попробовать договориться? – уточнил Померанцев.

– Да, скостить сумму... Я сказал – только через мой труп... – Юрий горько усмехнулся. – А получилось – через его и... и Машин... Если бы я знал!..

– Не казнитесь, – твердо произнес Турецкий. – Правы были вы, а не Марк Иосифович, который вполне мог оставить работу в вашем театре: насколько я понимаю, основным местом работы у него был отнюдь не «Дом оперы»...

– Кому она нужна, такая правда, за которую приходится расплачиваться трупами друзей и любимых?! – неожиданно горячо почти выкрикнул Строганов, и Турецкому показалось, что еще немного – и этот такой мужественный на вид, огромный мужчина впадет в истерику.

– Правда всегда нужна! Даже тем, кто этого не понимает, а иначе – что мы тут с вами сейчас делаем? – Сан Борисович пристально поглядел в лицо Строганову, и тот сразу сник. Зато заговорил уже спокойнее.

– Не знаю... – пробормотал он. – Теперь уже не знаю... Тогда думал так же, как вы. Да и опыт молодости эту правоту подтверждал на все сто процентов.

– Вы имеете в виду что-то конкретное?